22 июня 1941 года немецкая авиация бомбила Минск, Киев, Одессу и Севастополь. Сухопутные войска с боями перешли границу СССР.
Жили-были в одном селе дед да баба... И было это ужасно давно. В другом веке, в другой стране, и вообще в другой жизни.
Я себя в то время вспоминаю, как я мчусь по просёлочной дороге на отчаянно дымящей и дребезжащей старой «макаке». В спину мне упираются острые грудки соседской девчонки: один кулачок её сжимает карман моей рубашки, а второй рукой она безуспешно пытается прижать раздувающийся подол платья. Из груди у меня рвётся что-то огромное, как весь мир и светлое, как первый снег; и не хватает мне только ещё сто или двести километров скорости на спидометре. И чтобы эта дорога убегала всё дальше и дальше: аж за станцию и даже за райцентр. И поднималась всё выше: до самых облаков и до неба. И я абсолютно уверен, что когда-нибудь так и будет, потому что я обязательно стану лётчиком. Или моряком... Если военком даст направление в Чернигов, то лётчиком, а если в Ленинград, то моряком. А кем ещё?!..
Я с той поры и скорости другие узнал, и дорог по всей планете повидал без счёта, а эту поездку всю жизнь помню. Наверно потому, что на этом мотоцикле вместе со мной ехала сама моя отчаянно беззаботная ЮНОСТЬ, и тогда ещё ни единой тучки на нашей судьбе даже и представить было нельзя. Только вся жизнь была впереди... и огромная страна..., и ветер в лицо. Да-а...
А деда мы все – пацаны и девчата, конечно, знали. Он к нам в школу каждый год перед 9-м Мая приходил в пиджаке с медалью и очень путано рассказывал, как он «...в составе Балтийского фронта... при поддержке артиллерии...», - в общем, что-то там освобождал. И бабку тоже, просто так, знали.
Хотя, почему «деда» и «бабку»? Это нам так казалось, а на самом деле были они, наверно, немолодая уже женщина и кажущийся много старше из-за постоянной небритости мужичок. Да все их знали, потому что в селе они давно жили, чуть не с самого конца войны, когда, как рассказывали, ещё только едва треть домов отстроили и в колхозе один трофейный немецкий трактор был. Старожилы, в общем.
Они тогда ещё в военной форме ходили, потому что никаких вещей больше у них не было, и оба из армии были демобилизованные. Поженились они тоже на войне и там, кстати, такая их встреча была, что, если бы в село какой-нибудь корреспондент приехал, то непременно бы про это в газету написал. Только корреспонденты к нам отродясь не ездили, но жители про ту историю знали. В деревне вообще все про всех всё знают.
А дело было так. «Дед» тогда был молодой солдат-пехотинец, а «баба» - вообще девчонка-соплюшка, но уже санитарка в медсанбате. В бою раненых бойцов прямо под огнём перевязывала и в тыл, как могла, оттаскивала.
И вот в одной атаке нашему будущего односельчанину прямо в грудь пуля попала. Ранение было тяжёлое: он сознание потерял и может быть и умер бы на том поле, но санитарка его нашла, перевязала и потащила к своим. Только, пока тащила, прилетел откуда-то шальной снаряд и её саму тоже ранило. Боец очнулся, глядь – бой далеко гремит, сам он весь перевязанный, а рядом девчушка лежит: грязная, еле дышит и вся в крови. Он из её сумки бинты достал и тоже ей спину-то перемотал. И потащил теперь он свою спасительницу.
Потом их наши нашли и так обоих рядышком в госпиталь и отправили. Там они долго лечились, ну и, конечно, вспоминали, как друг друга с поля боя вытаскивали. «Деда» потом опять на фронт послали, через пол года он контузию сильную получил и его комиссовали. А раненную санитарку отправили долечиваться в тыловой госпиталь, и она там потом до конца войны работала. Всё время, конечно, они переписывались, и поэтому парень к ней приехал, в том же городе работать стал; и поженились там же.
После войны госпиталь расформировали, а так как оба они были деревенские, то и приехали в село мирную жизнь строить. Никто из их родственников войну не пережил, поэтому место выбрали просто наудачу. Ну и стали жить-поживать. Самим обустраиваться и коллективное хозяйство поднимать. Детей у них не было, потому что, когда военные хирурги девушке жизнь спасали, то что-то важное по женской части отрезали.
Ну, а так, сейчас уже - через тридцать-то лет после войны – нормально они жили. Дом хороший, телевизор, мотоцикл: всё не хуже других. И сами люди хорошие. Дед в МТС-е важный специалист был, но по жизни мог и послать со знанием дела, и выпить не дурак, и соседу в ухо, если выхода не было, зарядить не чинясь. В общем, вполне наш, свойский мужик.
Кстати сказать, если кто, к примеру, думает, что на войне солдаты, как в фильмах теперь показывают, все были очень «партийные» и «идейные», перед боем обязательно какие-то возвышенные слова говорили про долг, про Родину и презрение к смерти, то это вовсе не так. Сейчас-то я уже понимаю, что война – это совсем не кино. Про долг все помнят, но проявление всяких высоких чувств там не принято, да и ни времени, ни сил на это не хватает.
Эти усталые многомесячной усталостью мужчины день за днём делали очень тяжёлую, смертельно опасную работу с напряжением всех сил, матерясь сквозь зубы, и единственное чувство у них было – это злость и желание выспаться. И люди они все были разные: кто-то до войны норму на заводе на 120% выполнял и в библиотеку ходил, а кто-то и покупателей на рынке обвешивал, и в карты играл. Это погибшие они стали все святы, а те, что вернулись, бывало и в тюрьму садились, и от жён сбегали. А что, жена – не фронтовой окоп: от иной и сбежать не грех! Да и война перемолола людей – не всякий выдержит.
Ну, от таких крайностей Бог миловал, но бывало, чего уж там, что бабка своего деда из лужи спасала после гулянок-то. И хоть была по жизни улыбчивой и заботливой, но наутро своё бабское нутро – ух! - выпускала. Все прегрешения за три года вспомнит, и как начнёт сковородками греметь, один путь у деда – убегать в сарайчик: подальше от супруги и поближе к бочке с капустой. Но ни сковородку, ни скалку для «воспитания» ни разу в ход не пускала. И дед жену уважал и к волнениям её относился с пониманием. Видно та верёвочка, что их на фронте связала, крепче любых житейских разногласий была.
По планам руководства III Рейха 20-30 миллионов славян признавались «лишним» населением и подлежали уничтожению. От 75-ти до 80-ти процентов оставшихся планировалось переселить за Урал на территории Западной и Восточной Сибири.
И вот в одну осень играли как-то в селе свадьбу. А в деревне ж широко гуляют. Чего не погулять? Колхоз богатый, урожай весь собрали; на первый день и шампанское, и «Столичная», и вина сладкие на столе. Это уже на второй день, или третий, всё это самогоночкой полируют. Под хорошую закуску – эх! И плясали, да... Говорили, что, если два гармониста три гармони не порвут, то и не повеселились, считай.
И вот тут, то ли танец разгорячил, то ли самогонка сильно ядрёная попалась, а свёл чёрт деда возле каких-то кустиков с конторской Валькой. Ну, и да, - догадались уже? – этой самой Валюхе, как тонко сформулировал наш бригадир, дед «поставил укол». Да ещё и спалились они на этом прилюдно, потому как оказались в тех кустах не одни.
Свадьбу, конечно, догуляли, но на следующие дни повод для веселья у сельчан, мало сказать, как был. Но народ-то простой - на земле жили: хоть выражений таких и не знали, но понимали, что это было роковое стечение обстоятельств... Скорее с юмором восприняли: чай это не Москва – здесь все свои; да и подпили тогда все знатно, опять же... Но позубоскалили – это да! Потом, через две недели, на другой уже свадьбе, когда на комбайне поехали кататься... и комбайн этот... в овраг…, то уже про это судачили. Деревня, что возьмёшь.
Но дед, как очухался, не дай Бог, как сильно переживал. От мужиков ещё на богатом запасе кудрявых слов отбрехивался, но на бабку глаза поднять не смел. Утром проскочит, как мышка, и на работу; вечером – шасть в сарайчик и только вздыхает там на лежанке.
А бабка дома ходит – молчит, не глядит; даёт понять, значит. Перед ехидными соседками напирала на то, что «это», скорей всего, только попыткой ограничилось, или, в крайнем разе, о полноценности... - гм... - «контакта» даже говорить смешно, по причине изумительной пьяности фигуранта.
Но тарелку с борщом на столе оставляла.
А там холода пошли, приполз дед в дом. По хозяйству, опять же, обсуждать надо...; одним словом, наладилось всё постепенно. Да и то: это ж не роман про графьёв, чтобы из-за пьяного кобелизма жизнь рушить. Простила она деда.
А Валька вообще холостячка: ей это нипочём. В деревне она, кстати, появилась года, как два. Из города приехала: то ли из-за несчастной любви, то ли без жилья маяться надоело. А в колхозе её и в контору взяли по счётной части и комнатушку выделили возле библиотеки. С деревенскими удобствами: до колонки близко, а до сортира далеко. Женщина она была видная, чего уж там. Не девчонка уже, но в самой сочной поре. Было у неё с одним нашим... Но не срослось. А в селе прижилась.
Так и зима прошла. И вот, когда женщины куртки да польта снимать начали, здесь история-то опять и вспомнилась... Да, вон то - самое... Как испокон веку бывает: сначала погуляли, а потом – здрасьте! Вот тут-то деда по башке и шарахнуло. И общество заинтересовалось: интересная коллизия получается! Но Валентина девкам на работе по простому всё объяснила.
Тут такая хитрая закавыка приключилась: она, оказывается, до этих пор никак забеременеть не могла, и даже доктора не знали почему. И вдруг, гляди-ка, каков «мастер» подвернулся. В народе в таких случаях говорят: «Бог мигнул». И не чёрт их, похоже, свёл... Поэтому перед бабкой она заочно извинилась, про «папашу» подтвердила, но сказала, что без претензий. А раз такое случилось, то будет рожать; кругом люди живут, как-нибудь вырастит.
Эк у баб всё просто! А дед как маялся – страшно посмотреть! Считай, уже жизнь прожил, не мог не задумываться, что никого, как говориться, после себя на земле не оставит; но фронтовой любви верность хранил: понимал, что женщине такое во сто крат тяжелей. При родном своём человеке был, чтобы не одна.
И вдруг покатилось всё, как снежный ком: ладно в безголовом состоянии девку в кусты затащил, но, ведь, теперь она его кровинушку в себе носит, какую и не ждал на этом свете встретить. Это молодые мужики в семейной жизни к такому спокойно готовы. А вы попробуйте на шестом десятке. Да ещё и бабка...
Как узнала, так такая у неё тоска страшная в глазах затаилась, что сердце у деда рвалось на две половинки. С одной стороны перед бабкой вина и жалость неимоверная, а с другой – Валька - что б ей масло! - с дитём. Про такое всё время думать – голова набекрень. Сам не свой дед был. На сто раз знакомом тракторе шкворень с болтом перепутал: загнал так, что втроём еле вытащили; хотели уже подвеску разбирать.
Несколько раз пытался он с Валюхой поговорить. Но дальше «Ну, ты это... - как?» дело у него не шло. А она ещё и зубы скалит: «Лучше б, - говорит, - погулять сводил». Совсем засмущала деда. После майских съездила в город в консультацию, и вот тут у неё улыбку-то маленько смазало. Потому как докторша ей абсолютно точно сказала, что будет двойня. Про мальчиков, или девочек, в те времена районная наука ещё определять не умела, но любые двое – это ровно в два раза больше, чем один: призадумаешься. Никому не сказала, но теперь-то поперёк судьбы не пойдёшь: к большому жизненному подвигу надо готовиться.
За время фашисткой оккупации в РСФСР погибло 6.9 миллиона гражданского населения. Украинская ССР потеряла 6.5 миллиона, Белорусская ССР – 1.7 миллиона. Боевые потери СССР за всю войну составили 8 миллионов 860 тысяч 400 человек всех национальностей страны.
В самую страду увезли Валентину в роддом, и рожает она двух не сильно крупных, но нормальных горластых пацанов. Дед неделю смелость копил, а потом всё-таки состоялся у них с бабкой может самый важный разговор в жизни. Кто-то из женщин на деревне первая придумала сказать красиво, что «...он ей в ноги кинулся». И так это выражение бабам понравилось, что они эти «ноги», все на разные лады, потом дня три полоскали.
Не знаю, умел ли дед по жизни вообще «в ноги кидаться», но только их «важный» семейный разговор получился очень короткий. Жена повязала новый платок, дала деду набитую сумку; пришли они к председателю в кабинет, и бабка потребовала у того «Волгу» «...за внуками ехать».
Председатель был всегда серьёзный и очень строгий мужчина. А то чего-то растерялся совсем: стал суетиться, бабке стул подвигать и всё время говорил: «Вы присаживайтесь, присаживайтесь». Бабка, даром что первый раз в таком кабинете, а села на стул ровно и так сидела, пока Кольку-шофёра искали, да он в гараж ходил. Тут тётки конторские зашебуршились: цветы, то-сё; тоже засобирались.
Завертелось всё: послали во все стороны пацанов на велосипедах, профком пришёл - Петрович, гармонист прибежал (как же – без него не обсвятится!). Народ стал к Правлению подтягиваться: кто свои, кто заинтересованные, а кто просто запах банкета почуял. В общем, кончилось тем, что выехали на трёх машинах: баба с дедом на «Волге» и девчата с цветами ещё, потом председатель на «уазике» с Петровичем и главной бухгалтершей, а потом «газон» с разным людом и музыкой. И помчались!
Да нет, из села за новорожденными всегда парадно ездили, но тогда вообще козырно получилось: народ как бы повод прочувствовал! «Уазик» на въезде в город к магазину завернул, и мужики всё, что надо, в машину покидали; так и приехали к роддому. Сумку бабкину сестричкам отдали (там, оказывается, всякие пелёнки были), бухгалтерша Зинаида Степановна пошла с врачами договариваться и Валентину в ситуацию вводить. А встречающие по первой разлили.
Когда Валя и Степанна с ляльками на крыльцо-то вышли, все уже разогрелись и встречали молодую мамашу, как королеву. Один «конверт» начальница сразу деду сунула, а за вторым бабка к Валюхе подошла. Они друг другу секундочки две в глаза посмотрели и потом Валентина ей второго тоже в руки отдала.
Тут гармошка туш грянула; шампанское, водочка, поздравления, «ура-ура!», - ещё туш. Пока главврачиха не погнала. А дед, как встал со своим свёртком на крыльце, так и стоял столбом, пока это празднество крутилось. Потом его в машину посадили и поехали в бабкин дом. Действительно, чего с дитями в комнатушке ютиться, если есть четыре комнаты; и хозяйство, и присмотр. Бабка это всё Валентине по дороге выложила и ещё чего-то очень серьёзно нашептала, что та и не противилась.
И стали они дальше жить. Валентина чуть не сразу на работу вышла: надо же урожай приходовать, трудодни начислять; у деда в мастерской тоже завал после уборочной: шутка ли - сутками техника работала. А бабка дома с карапузами управлялась. Почище уборочной будет: пелёнки перестирать, самих перемыть, обед сготовить, да ещё и дом содержать. Зато, когда Валентина домой кормить прибегала, малыши свеженькие уже на порядок были выложены.
Кормёжка по военному организовывалась: первый пошёл, второй пошёл. Маме тарелку, на третье – компот. Деда вечером - за стол; потом мыться, потом с детьми гулять. Не бабка - чистый генерал! И вот, что интересно: уж на что деревня есть сообщество болтливое и, научно выражаясь, беспардонное, как случайный пук, а про это событие и языки, в общем-то, не чесали. Народ простой, а как чувствовали, что случай этот выше чего-то обычного, и обсуждению людскому не подлежит. А потом и вовсе привыклось: вот дед, вот баба, вот... внуки, а вот - дочка. И всё: просто и ясно.
9 мая 1945 года нашей победой закончилась Великая Отечественная война советского народа. Она продолжалась 1418 дней и ночей.
Не без волнений и размолвок у них, конечно, в жизни-то было. В основном из-за пацанов. Как они, например, следующую зиму от присмотра скрылись, да до колодца добрались, и один другого по братски усердно на сруб подсаживал! Или когда, года в четыре, улей растребушили, что и самих еле откачали, и все соседи с перекошенными рожами ходили. Ну, - это запомнившееся.., а по мелочи и не счесть.
Потом и «двойки», и драки.., и тёть Валины визгливые рекомендации деду «...взять солдатский ремень...!». Её же, когда братьям лет по пять было, дед с бабкой замуж через дорогу выдали. Хорошему мужику, доброму и малопьющему; но пацаны больше на старом месте обитали. Тем более, там, накануне школы, сестрёнка у них образовалась: писклявая и достовучая. Да и у деда с бабкой привольней. Тем более, что и мамка каждый день у них, по пол дня, считай... Так, слава Богу, и выросли: и на дедовом мотоцикле не убились, и после первых рюмок в тюрьму не сели; с тем и в Армию пошли.
Только вот дед до этого не дожил. То ли та старая пуля его догнала, то ли вся самогонка выпитая на сердце легла. А может на небе посчитали, что он предназначение своё выполнил; и ушёл дед Ваня к своим однополчанам, которые густо от Чёрного моря до Баренцева, и от Волги до Берлина с военных лет в земле лежат.
Но бабка ни в коем случае одна не осталась. И Валентина каждый вечер забегала, и дочка её то в магазин сбегает, то полы помоет. Когда получили из Армии фотокарточку, где оба солдатика в пилотках и при погонах сняты, то всплакнули обе женщины: одна от счастья, что такие у неё сыны выросли, а вторая – о том, что рядом со старой дедовой военной фотографией были все трое, как три братца, - на одно лицо.
А время бежит, бежит... Уже братья со службы вернулись, попереженились; свои детки пошли. Опять у бабки в доме гам-тарарам: мужчины всё где-то молотками стучат, тут же и невестки, и внуки-правнуки, и баба Валя, и дочка её с кавалерами: впору между двумя домами рельсы с трамваем прокладывать.
Во всей этой круговерти и баба Маша всё время при деле, а то и во главе, была. Только присела как-то передохнуть после очередной стряпни, улыбнулась, как малышня щенка за хвост таскают, а потом кольнуло что-то под сердце, и её не стало...
Обычно все истории в кино и в книгах на чём-нибудь завершаются. А вот эта... - она и сейчас не оканчивается, потому что у остальных, про кого тоже этот рассказ, свои уже истории жизнь пишет. У деда с бабкой она началась в тяжёлое для людей и для страны время, и перемешались в ней и война, и мир, и смешное, и грустное, и высокое, и земное... - человеческое, в общем, всё, как и в любой жизни бывает.
Война та оставила глубокие шрамы на Земле, на телах солдат и в душах того поколения. И не придумано ещё другого способа лечить эти шрамы, кроме как теплом и заботой. Теплом человеческим: добротой, пониманием и состраданием. Тогда выравнивается поле на месте фронтовых окопов, и там опять растёт пшеница, сглаживаются рубцы старых ран, а из души ожесточение войны уходит и освобождает место для жизни и любви.
Любовь эту, и доброту, и человечность передают люди своим детям и внукам. А те – своим; и продолжается дальше история народа. И живут следующие поколения своими важными для них заботами, совершают и исправляют свои ошибки, радуются и огорчаются, растят своих детей. И большая война, в которой решалась и их судьба тоже, стала уже для них чем-то далёким в дымке времени, что вспоминается только в День Победы, когда и за столом, кстати, лишний раз посидеть можно...
Наверно это и правильно: ведь именно за эту жизнь своих потомков тяжело работали, воевали и умирали наши дедушки и прадедушки, бабушки и прабабушки. Они были не сильно образованы и не очень праведны, в чём-то наивны и смешны, простодушны, но велики, потому что победили войну и сохранили для нас ниточку жизни.
Так что не забудьте, за столом сидя, про них вспомнить добрым словом.
Комментарии
