В описаниях подвигов великого Суворова одной из наиболее ярких демонстраций его полководческих дарований признается штурм и взятие на Дунае турецкой крепости Измаил (нынешняя территория Одесской области).
Накануне войны (кстати, начатой Турцией с целью вернуть Крым) эту величественную и огромную крепость укрепляли лучшие европейские инженеры. Артиллерийская защищенность — 265 орудий, делала подходы к ней невозможными, а если бы это невозможное случилось, наступающие попадали в сложные рвы и различные ловушки. Гарнизон был беспрецедентно огромным (35 тысяч бойцов) и хорошо обученным. Туда же перед штурмом прибыли остатки гарнизонов других ранее взятых русскими крепостей. Командовали оборонной дети турецкой элиты и их лучшие генералы.
Русские долго не могли взять крепость, сил не хватало, боевой дух падал, а конфликты между командованием усиливались.
В итоге, после длящихся всю осень неудачных экспериментов. когда поочередно сменилось три русских командующих, в момент попытки принятия решения об отказе от штурма как о невозможном, штурм был поручен Суворову.
И тот взял неприступную крепость.
Как же ему это удалось? Чтобы не устраивать урок истории, подчеркнем лишь то, что это удалось благодаря мощному сосредоточению инженерных решений, ударной концентрации наиболее подготовленных солдат. И кое-чему ещё.
Количество войск осады было меньше гарнизона крепости, а обеспеченность русских солдат была существенно ниже.
Суворов тут же занялся срочным решением проблем снабжения. Ценой нетривиальных подходов разрешил их. Провел обманные маневры по имитации прибытия значительного подкрепления, чем подорвал боевой дух врага.
И самое главное — близ села Сафьяны оборудовал тренировочные позиции, напоминавшие оборонительные сооружения Измаила. При этом не просто на них тренировал солдат, но сам наблюдал за этими тренировками, корректируя планы штурма, сверяя штабные расчеты с реальностью, меняя и перестраивая подразделения ради лучшей слаженности и наступательности.
А теперь ответим себе на вопрос — как в условиях тотальной разведки противника подобная работа могла быть проведена перед СВО?
Российский генералитет решил её привычным для себя способом — устроив очередные парадные, почти никак не привязанные к боевой задаче учения в Белоруссии. Они не позволяли понять ни свой потенциал, ни обеспечить прогнозы и оценки врага, ни изучить в модели то, как на практике будет проводиться операция.
А вот обкатка разбитых ради конспирации на самостоятельные блоки и подразделения подзадач ударной частью группировки на Донбассе вполне бы могла бы решить такую задачу.
Ведь самым удивительным в проблематике боеготовности Российской армии к СВО оказалась полная неспособность сделать выводы из опыта формирования вооруженных сил Луганской и Донецкой Народных Республик, так называемых «Корпусов народной милиции».
Дело в том, что проблемы, столь явно проявившиеся в ходе СВО. в сконцентрированном виде существовали в периоде 2014–2022 годов.
С момента участия российских военных советников в военном строительстве, в ЛДНР ярко проявились сложности с материальным обеспечением, подтасовыванием и умалчиванием информации в докладах.
Проблемы систем связи и взаимодействия были известны, в том числе контролирующим органам и центральному командованию ВС РФ. Имелось множество примеров, по которым неоднократно проводились разбирательства. Но их последствия никак по факту не отразились на Российской армии, хотя совершенно логичным было бы рассматривать донбасский опыт с его положительными и отрицательными практиками как испытательный полигон. Но этого не произошло. Если бы сейчас сравнить проблемы «Корпусов» со вскрывшимися проблемами Российской армии в ходе СВО, то мы увидим удивительную идентичность.
Например, широко известный случай, произошедший в ходе Дебальцевской операции. Российский военный советник С-в (позывной «Алмаз») послал военнослужащих 4-го армейского корпуса на взятие украинского опорного пункта. При этом луганские бойцы выдвинулись колонной, так как по заверению российского офицера украинцы покинули укрепление. Как следствие — массовые потери.
В итоге в качестве мести один из ополченцев с позывным «Орел» прострелил ноги российскому офицеру, что было оформлено как ранение от обстрела противника в ходе боя, когда героический советник, якобы, поднимал трусливых местных бойцов на штурм. За что С-в был награжден золотой звездой «Героя России», в дальнейшем получил звание генерала.
Ирония в том, что в ходе СВО бравый генерал встретился со своим благодетелем, обеспечившим ему карьерный рост, где последний проходил службу добровольцем в одном из подчиненных генералу добровольческих батальонов боевого армейского резерва.
Генерал продолжил «держать уровень», в значительной мере, благодаря чему в мае 2022 года на переправе в Белогоровке (Харьковское направление) российские войска понесли существенные потери в личном составе и технике.
Подобные ситуации вранья подчиненным о том, что «там никого нет», «вы пойдете третьим эшелоном» и т. п. в ходе СВО стали нормой и практикой. Они привели к резкому падению мотивации личного состава с совершенно конкретными негативными последствиями.
Здесь, к примеру разниц подходов и выводов, также можно упомянуть об интегрированных тактических системах управления боем. Украинские войска, начиная с 2014 года, создали и массово внедрили автоматизированную систему управления «Крапива» («Кропива»). Её разработкой формально занималось конструкторское бюро «Логика», но методическое руководство осуществлялось инструкторами НАТО и изначально создавалось по стандартам Альянса.
Система оказалась удобной, представляла собой армейские планшеты с набором карт, в том числе артиллерийских, возможностями интегрирования закрытых систем связи и позволяла обеспечивать управление боем на уровне «рота-батальон», комплектовалась радиостанциями, дальномерами, тепловизорами и приборами ночного видения.
Украинский командир с правами администратора может давать обязательные для исполнения команды, а исполнители обладают всей полнотой информации. Военная техника имеет специальные цифровые маяки, её нахождение тоже отражается в системе. Таким образом, предотвращаются ложные доклады и проблемы взаимодействия, а также существенно сокращается скорость принятия управленческих решений.
Цитата: «Используя “Крапиву”, наводчик в режиме реального времени ставит на карте метку с координатами предполагаемого огневого удара. Её немедленно видит старший офицер артиллерии, который может сразу же отдать указ об открытии огня или же отклонить запрос на том или ином основании.
При необходимости метку можно “передать” другой батарее. Система позволяет учитывать такие важные для ведения огня параметры как тип местности, тип используемых боеприпасов, данные метеослужбы и так далее.
Волонтёры отмечают, что при использовании “Крапивы” развёртывание огневой батареи сокращается в 5 раз — с 14 минут до 3. Время, требуемое на подготовку поражения незапланированной цели, сокращается с 3 до 1 минуты, а время на открытие контрбатарейного огня — с 5 минут до 30 секунд». «Украинские программисты-волонтёры также создали для ВСУ специальное программное обеспечение “ГИС АРТА”, которое увеличивает скорость реакции артиллерии в 40 раз. В первую очередь, система увеличивает точность наведения артиллерийского огня».
Более того, уже имея данные разработки к началу СВО, украинцы не остановились, и совместно с партнерами по НАТО, накопив практику широкомасштабных боевых действий, на ходу внедрили новую командно-контрольную систему “MacGyver”, являющуюся аналогом американской системы управления боем, объединившую уже работу авиации, разведывательных служб и артиллерии.
В России, к моменту начала СВО, существовал ряд аналогов. Однако они не были внедрены в широкую армейскую практику. Представляется, что одной из причин этому является то, что система, по факту, документирует команды военного руководства, или их отсутствие, что существенно уменьшает возможность сокрытия случаев управленческой некомпетентности.
Естественно, многие военные начальники в подобном не заинтересованы, а решение проблем перекладывают на плечи бойцов и младших командиров. Это превращает боевой механизм в ситуативный и волюнтаристический с соответствующим уровнем КПД.
Да, система управления «Стрелец», укомплектованная средствами связи, планшетами, целеуказателем и дальномером, обработкой и отображением информации, позиционирования, неоднократно на учениях демонстрировалась Президенту России. Проблема лишь в том, что до массового внедрения или тем более реального практического использования она так и не дошла.
Да и как? Если нет элементарно цифровой среды, в которой она должна функционировать, то каким образом система будет обмениваться информацией, обеспечивать коммуникацию? По каким каналам?
В итоге сами по себе подобные системы без цифровой сети, радиосвязи и необходимой инфраструктуры бесполезны. Невозможно на текущий момент найти участок фронта, где они бы реально использовались в СВО. В отличие от, к примеру, «Крапивы».
Что мешало эти системы обкатывать в условиях реальных боевых действий с ключевым противником на Донбассе? Но таких обкаток не было.
Ну и, конечно, и здесь традиционно не обошлось без воровства.
В Российских вооружённых силах всё-таки была предпринята попытка создания аналога, и в 2014 году промышленному концерну «Созвездие» было заказано изготовление единой системы управления тактическим звеном (ЕСУТЗ) — современной системы комплексной радийно-цифровой связи в звене «взвод-бригада». Сумма контракта-16 миллиардов рублей, по тому курсу — около 300 миллионов долларов.
Контракт сорван, часть денег похищена, последствия для ТВД очевидны. Да, значительная часть контракта была посвящена радиосвязи (отсутствие которой впоследствии стало отдельной и крайне тяжелой армейской болью на фронте), но компонента интеграторов тактического фронтового управления там также присутствовала.
Итог — связью фронт часто обеспечивают волонтеры. Потому что армейская связь, недомонтированная в изначально планируемом формате, просто не обеспечивает планируемого покрытия и связанность подразделений.
Другой донбасский опыт, о котором мы уже упоминали, и о котором нужно сказать ещё раз, дабы не показалось, что он проходной — это негативная практика использования разведывательных подразделений для штурмов неразведанных позиций противника. Такая практика показала крайне пагубные результаты на Донбассе и была протиражирована в ходе СВО с катастрофическими последствиями.
Следующий опыт, который Российская армия оказалась неспособна извлечь из Донбасской кампании — всё то же воровство. Мы обещали не рассматривать фактор коррупции как системный, и не будем это делать в отношении ключевого армейского руководства по ранее озвученной причине. Но корпусная коррупция без какой-либо политической составляющей стала бичом «народной милиции». При этом всевозможные проверки оказались крайне неэффективными и лишь фиксировали схемы и правила игры с тотальными приписками и хищениями.
Начиная с того, что новые, с консервации танки заливались мазутом, поджигались для имитации участия в боях и распиливались на металлолом, и - заканчивая разветвлённой системой хищений ГСМ. колес и покрышек (выкупаемых с пунктов утилизации взамен похищаемых новых, что стало общим правилом), запчастей, приписок так называемых «мертвых душ» для начисления зарплат, формирования армейских «потемкинских деревень» со строительством неиспользуемых казарм, имитации боевой подготовки со списанием материальных ресурсов — всё это вошло в широкую практику. И эта практика в дальнейшем привела к тяжелым негативным последствиям и в СВО.
Донбасский опыт показал ещё одно — недопустимость глухой обороны и пагубность отказа от маневрирования. При отсутствии надежных систем связи, недостаточности механизированных средств, слабом межвидовом и родовом взаимодействии и отсутствии в этом реального навыка, крайней забюрократизированности, отвлекающей значительные ресурсы вторичных процессов, подобная полноценная маневренность невозможна даже мотивированными подразделениями.
В условиях Донбасса могли и должны были сделать выводы и о повседневной бюрократической загрузке командного состава. Как известно, бюрократия — это канцелярщина, в которой форма превалирует над содержанием. Опыт СВО показал важнейшую роль командного состава тактического звена в обучении, мотивировании личного состава, организации боя. Что же на эту тему говорит донбасская практика?
Приведем цитату из сети, довольно точно характеризующую повседневную деятельность командира фронтового подразделения «народной милиции».
Итак:
«Утром проснулся, нужно вести рапорты в ППД, стоять в очередях к разным службам. На дорогу — час-полтора, мытарства в ППД, дорога обратно в располагу. Рота воюет тем временем. По возвращении — печать первого бчс (минут 20), второй бчс сложнее — около 30-ти, затем строевая записка с полным поименным списком л/с. Ротный начинает печатать, но успевает не всё — надо ехать на вечернее совещание (выезжать, минимум, за час).
Совещание — минимум, час. На совещании доводят утром сдать списки л/с, у кого есть несовершеннолетние дети с ксерокопиями свидетельств о рождении для выплат и подарков (на Новый год, 1 сентября). Потом дорога обратно. До 11.00 внутреннее совещание — доклады, постановка задач.
Документы, будь они неладны, до ночи. Отбой в 2.00. Утром — всё заново. И так изо дня в день. Личного состава не вижу и не слышу. Организовал стрельбы — не смог присутствовать. Готовлю разлитые "формы”, допуски к секретности личного состава, книгу записи больных, журнал вечерней поверки, планы подготовки, взводные журналы. Техника роты у меня нет - висят отчеты по ГСМ, получению и списанию боеприпасов… Идет война, а я не вижу людей: совещания, бумаги, доклады, кабинеты».
Можно не сомневаться, что примерно так же распределена нагрузка у большинства российских армейских подразделений. Упрощенчество, введение широкой практики «фотоотчетов» свели реальный управленческий процесс к очередной профанации, и более того, усложнили реальную деятельность. Пресловутая «цифровизация» с упорядочиванием «бизнес-процессов» могли и должны были дезавуировать эту канцелярскую волокиту. Но этого не произошло.
Ещё в 2013 году в Изборском клубе прозвучал детальный доклад об организационном оружии, как о полноценной проработанной комплексной технологии Запада в отношении своих вероятных противников, и, в первую очередь, в отношении России.
Суть технологии состоит в комплексном использовании гласных и негласных возможностей в сферах управления, образования и науки, военного дела, гуманитарной, производственной и экономической составляющей с тем, чтобы у противника в его структурах власти и управления максимально было усложнено и запутанно принятие управленческих решений и обратная связь по ним.
Есть все основания полагать, что мы увидели это оружие в действии. Как и увидели те конкретные структуры и чиновников, кто стал инструментом его реализации.
Единственная, уже ни на что не влияющая интрига — «втёмную» их использовали, или как целенаправленную агентуру.
Таким образом, возможность упредительной подготовки к СВО и практическая проверка на Донбассе предполагаемых тактических решений проведены не были. Хотя можно не сомневаться в том, что, если бы таковое произошло, то позволило бы своевременно вскрыть и начать реагировать на большую часть проблем, а конечные результаты СВО были бы совершенно иными.
Лишь после начала СВО, демонстрации более высокого уровня боеготовности в сравнении с большинством армейских российских частей, Донбасс стали воспринимать реальным испытательным полигоном. Например, специалисты российского предприятия «Лаборатория ППШ» начали проводить в ДНР испытания столь нужных противодроновых ружей и системы раннего обнаружения дронов. Хотя этого мало и таких примеров должно было быть множество.
Следует отметить, что на Донбассе происходило заметное смещение полюсов между местными корпусами и их противником. Если в 2014 году украинские вооруженные формирования представляли собой плохо подготовленные, слабо вооруженные, полуголодные формирования, за редкими исключениями содержащихся на деньги украинских олигархов структур, а им противостояли хоть и также плохо вооруженные, но высокомотивированные ополченцы, то, с течением времени, уровень украинских подразделений, их оснащенности, мотивации и подготовки только рос, что в дальнейшем проявилось в СВО.
В то же время процессы приведения местного ополчения к стандартам Российской армии привели, скорее, к негативным последствиям, хоть и обеспечили большую, чем в нестабильные 2014–2015 гг., политическую управляемость. Возможно, в этом и была цена вопроса.
Более того, именно на Донбассе свою ненадежность и порочность показала практика возложения задач по удержанию линии боевого соприкосновения подразделениями значительно меньших возможностей, чем это предписывается боевыми уставами. Именно там стала практикой «тонкая красная линия», где батальон, по всем нормативам предполагающийся к обеспечению 3–5 километров, получал под контроль 20-километровые и более участки. Такой подход привел в СВО к проседанию Черниговского, Сумского, Киевского направлений, а в дальнейшем — к Изюмско-Балаклейскому прорыву. Большие расстояния не позволяют оборудование и связывание позиций по правилам военной науки, что делает оборону эпизодической и неустойчивой.
При этом важность таких тактических средств разведки как малые беспилотники была также подтверждена ещё на Донбассе. И именно там их отсутствие изначально компенсировалось спонсорскими закупками коммерческих БПЛА марок “DJI” или “Mavic”.
Если бы доклады отражали объективную обстановку и учитывались в реальном военном планировании, то этот вопрос должен был решаться одним из первоочередных при подготовке СВО или любых других военных планов. Но и этого не произошло.
Следует учитывать, что для Российских вооруженных сил параллельно донбасской кампании развивалась сирийская. Можно предположить, что наличие сирийской альтернативы отрицательно повлияло на осмысление донбасского опыта.
Дело в том, что в отличие от Донбасса, в Сирии Российские вооруженные силы присутствовали предельно официально без каких-либо сложных политических или оперативных процессов. Как следствие — намного более значительный карьерный рост, награды, организация материально-технического обеспечения. Это смещало акценты интересов и соответствующие выводы.
Даже многие бойцы донбасского ополчения покидали регион и в составе контрактников Российских вооруженных сил или ЧВК отправлялись в Сирию, где могли заработать значительно большее денежное довольстве, государственные награды и льготы, и при этом не погружаться в часто несправедливую и неблагодарную рутину окопной войны.
Что уж говорить о строевых офицерах и генералах. При этом Сирия, ввиду наличия там регулярных российских войск, обкатки отдельных (не массовых) образцов новых видов вооружения, авиации в отношении часто плохо организованного противника представляла собой значительно менее проблемный театр военных действий.
В итоге сирийский опыт в ходе СВО оказался значительно менее ценным, чем донбасский. А с учетом сформированных стереотипов часто приносил больше вреда.
Таким же часто негативным опытом стал чеченский конфликт. Чеченско-сирийский опыт, с одной стороны, позволил сформировать представления о враге, как о заведомо более слабом, которого всегда можно победить количеством. Возникло ощущение отсутствия критических точек даже в очевидно негативных процессах.
В этой связи некомпетентность, воровство, отсутствие системных подходов, ответственности мог исправить кто-то другой. В условиях же СВО такого другого, который и за себя «и за того парня», не оказалось.
Поэтому армии Донецка и Луганска оказались более подготовлены к СВО, чем российский контингент. При этом, в динамике 2014–2022 гг. уровень корпусов не столько падал, сколько переходил в другое состояние — воровато-бюрократическое. И, несмотря на это, благодаря тонусу восьмилетнего противостояния, донбасские армейские корпуса оказались более боеготовыми в сравнении с российскими структурами в ходе СВО, что в своих выступлениях отметил и Владимир Путин.
Изложенное лишь подтверждает роль и значение системного подхода к военному строительству, качественной обратной связи, контроля и мотивации. Более того, есть все признаки того, что украинско-натовская сторона как раз тщательно анализировала донбасскую практику и вносила соответствующие коррективы в свою подготовку. Даже последующая в ходе СВО украинская диверсионно-террористическая деятельность, как на новых российских территориях, так и на «континентальной» части явилась продолжением донбасского опыта.
Здесь необходимо остановиться ещё на одном важном моменте. Долгое время считалось, что излишняя самостоятельность и «местечковый сепаратизм» местных лидеров и командиров в 2014–2015 гг. был фактором негативным. Для его устранения предпринимались жёсткие меры.
Это, несомненно, повысило текущую управляемость. И это же позволило некоторым силам бесконтрольно извлекать финансовые бенефиты.
Однако прошедшее время и консолидированный опыт Донбасса и СВО позволяют сделать однозначный вывод — наличие местных пророссийских лидеров, имеющих авторитет среди населения, и самостоятельные боевые ресурсы значительно повышают устойчивость перед наступательными действиями противника.
Формирование местных авторитетов по модели «Мозговой — Безлер» в Сумах, на Харьковском направлении и других оставленных при отступлении Российской армии вполне могло бы стать самостоятельной опцией СВО и имело бы значительно больший потенциал самостоятельного сопротивления.
Клаузевиц: «Самое трудное — возможно, лучше подготовить победу; это — незаметная заслуга стратегии, за которую она редко получает похвалу».
Комментарии
